e3e5.com : Статьи по разделам

Насколько сильно Нина Подгоричани играла в шахматы – можно только гадать. Во всяком случае, ни одной партии, сыгранной ею, скорее всего, не сохранилось.

Ведущий раздела «Уголок шахматиста» в газете «Байкальские вести» Рамиль Мухаметзянов в материале, посвященном Нине Михайловне, поведал о том, что поэтесса летом 1925 года участвовала в женском турнире-томбола, проводившемся в Иркутске по олимпийской системе. В нем Подгоричани дошла лишь до второго круга. А весной следующего года она стала первой в истории чемпионкой города.

Иркутский историк шахмат обнаружил в газете «Власть труда» от 4 апреля сообщение о том, что «30 марта в доме работников просвещения открылся первый общегородской женский шахматный турнир», а уже 15 апреля 1926 года в ней же были подведены его итоги:

«Результаты женского турнира. Первое место заняла Подгоричани (Илхо) – 11 очков. На втором месте – Слободчикова (студентка педфака) – 9 очков. Третье и четвертое места поделили между собой ученица 5-й совшколы Южакова и ученица 7-й совшколы Балк, взявшие по 7 очков. Пятое место заняла Фридман (ученица 5-й совшколы) – 6,5 очков. На 6-м и 7-м месте оказались Сургутская (студентка педфака) и Лющук (педтехникум) – по 6 очков. Восьмое место заняла Чекулаева (ученица 7-й совшколы) – 4,5 очка. На девятом месте Кураснова (педтехникум) – 4 очка, на 10-м Путаева (ученица 3-й совшколы) – 3 очка. Одиннадцатое и двенадцатое место заняли Юницкая и Грищук (студентки педфака)».

Несложный подсчет показывает, что Юницкая и Грищук набрали по одному очку.

Организация «ИЛХО», которую представляла Н.Подгоричани, – Иркутское литературно-художественное объединение – была создана в мае 1920 года. Ранее она же носила неформальный характер и именовалась «Баркой поэтов». Добавим, что турнир начинали 13 шахматисток, одна из которых, видимо, выбыла из соревнования.

В окружении Нины Михайловны многие играли в шахматы.

Близкий друг Георгий Аркадьевич Шенгели в одном из стихотворений нарисовал такую картинку из детства:

Шахматный столик стоит в кабинете,
В партию Стейница впился отец.
Пахнет сигарой, и – резвые дети –
Мы не дождемся: когда же конец?

После возвращения Нины Подгоричани из тюрьмы и ссылки в Москву Шенгели написал ей такую рекомендацию: «Я, нижеподписавшийся, член Союза Советских писателей Г.А.Шенгели, проживающий…, настоящим свидетельствую, что гр. Нина Михайловна Подгоричани, лично мне известная с 1922 года, а по литературной деятельности с 1914 года, являлась и является профессиональным литератором (поэтом и переводчиком)».

Постоянными партнерами Подгоричани в разные годы были композиторы Александр Гречанинов, Николай Метнер, профессор московской консерватории Самуил Фейнберг, поэт Сергей Шервинский. В архиве последнего сохранилась записка от Нины Михайловны, датированная 21 апреля 1958 года: «Надеюсь, скоро встретимся за шахматной доской. Сердечный привет. Н.Подгоричани». А другая, от 28 марта 1958 года, – «Очень хочется повторить шахматный вечер. У меня можно в любое время дня и ночи. С сердечным приветом. Н.Подгоричани.» – вызывает вопросы хотя бы потому, что до этого в ней речь шла о шахматных стихах.

Н.М.Подгоричани, начало 60-х годов

С большой долей вероятности можно предположить, что Нина Михайловна сражалась за доской и с Арсением Тарковским, с которым поддерживала приятельские отношения (об увлечении поэта шахматами хорошо известно).

Постоянный шахматный партнер Льва Толстого Александр Гольденвейзер был невысокого мнения о силе игры партнера поэтессы Метнера. «Иногда, – писал он, – Николай Карлович с моей женой играли в шахматы, причем оба они играли чрезвычайно плохо, но с некоторым азартом, так что даже ссорились».

Блестящий журналист и шахматный мастер Виктор Хенкин писал, что Нина Михайловна была «неплохой шахматисткой… Шахматы она безумно любила и воспевала их до конца жизни». Наверное, эти слова куда важнее, чем попытки определить силу игры Подгоричани. Сила любви – в прекрасных стихах, посвященных шахматному искусству.

О литературной деятельности Нины Михайловны и книге стихов «Восьмая горизонталь» речь пойдет в третьей части повествования. А сейчас хочу привести пространную цитату из автобиографической повести писателя Бориса Четверикова «Стежки-дорожки», передавшего атмосферу «Литературного салона» графини в Омске летом 1919 года.

«…Мы получили изящное, по всем правилам светского этикета приглашение к графине Подгоричани. Для Бурлюка, вероятно, это было не в новинку, а я сроду не бывал ни у каких графинь и княгинь. Но пошел неохотно, только из любопытства и только по просьбе Бурлюка, которому удобнее, видимо, было нанести этот визит вдвоем: и веселее, и как-то ровно бы безопасней.

Может быть, эта графиня и была знаменита, но я до той поры о ней не слыхал. В «Краткой литературной энциклопедии» я ее впоследствии не нашел. А Николай Иванович Иванов, автор «Ак-мечети», писавший под псевдонимом Анов, называет ее грузинкой и поэтессой. В «Брокгаузе» сообщается о некоем графском роде Подгоричани-Петровиче, происходившем из Далмации. Но ни я, ни Давид Давидович не стали докапываться до родословной этой дамы, усаживаясь за ее роскошный стол. Ради Бога! Поэтесса так поэтесса. Из Далмации так из Далмации. Пожалуйста!

Не то было время, чтобы интересоваться, откуда кто в этом обреченном городе, в этой толпе, плохо прячущей ужас и отчаяние перед завтрашним днем. Когда огромная волна хлынет, опрокинет и швырнет в черную бездну все целиком, что ухватит, – туда попадают знатные и незнатные, старые и молодые, злые и добрые – всякие, без разбору. Непрочность, обреченность, смертный дух, какую-то «ненастоящность» всего ощущал я подсознательно в этой шумной столице черного адмирала, как называли Колчака. Мне мерещилось, что я нахожусь среди веселых покойников, среди гуляющих напропалую мертвецов. Мне было страшновато, жутко, как в склепе, хотя умом я ничего не осознавал. Да ведь сколько и настоящих людей я здесь встретил: Янчевецкого, Антона Сорокина, Кешу Черникова, Всеволода Иванова… Не одна же пьяная офицерня, не одни же полоумные сенаторы заполняли здесь все дома, все улицы, все вокзалы, весь Урал и всю Сибирь…

Можно себе представить, каких денежек стоило этой Подгоричани здесь, в небольшом городишке, кишмя кишевшем военщиной и немыслимо переполненном понаехавшей знатью, понаехавшими иностранцами, все-таки ухитриться занять своей особой просторный дом. Мало этого, Подгоричани обставила этот дом с наивозможнейшей роскошью. Надо удивляться, как она ухитрилась не только сама уехать из южных губерний, но и вывезти хрусталь, фарфор, золото и серебро, ковры, зеркала, стильную мебель. Мало того, она набрала целый штат опытной, вышколенной прислуги. И наконец сумела выискать и здесь, на чужбине, с полдюжины юношей, полностью владевших тем, что именуется хорошим тоном и состоит из заученных слов, поклонов, комплиментов, улыбок, острот и умения пить вино маленькими глотками. Словом, и здесь, в Омске, графиня Подгоричани оказалась в состоянии сохранить барский образ жизни, даже устраивать журфиксы.

После ужина все перешли в гостиную, где было много ковров, много диванов, козеток, пуфов и масса диванных подушек. Наверное, при перевозке из Москвы или Петербурга, или откуда там, для них пришлось отвести целый товарный вагон. Некоторые юноши привычно, отработанно легли на полу, локтями утонув в подушках. Другие сели на спинку кресла, на ручку кресла. Кое-кто развалился на диване. Были поданы коньяк, ямайский ром… Кто-то прочел кусочек Верлена. Кто-то обнаружил знание Михаила Кузмина! Затем Бурлюк прогремел не свое, а Маяковского: «Мама, скажите Лёле, у меня пожар сердца». Попросили что-нибудь прочесть и меня…»

Н.М.Подгоричани

По мнению Ирины Девятьяровой, приславшей ссылку, Нина Михайловна принимала гостей на Учебной улице, 56, в родительском доме (напомним, что ее отец был председателем окружного суда Омска). Поэтому никакой необходимости доставлять из другого города роскошь, поразившую автора, не было. Наконец, не лишним будет добавить, что упоминаемый в тексте Янчевецкий – известный автор исторических романов Василий Ян.

Прежде чем продолжить повествование, хочу выразить огромную благодарность Владимиру Нехотину, который любезно прислал выписки из дела Подгоричани и ряд других ссылок, благодаря которым получены ответы на многие вопросы, касающиеся Нины Михайловны и ее близких.

А теперь перенесемся в тридцатые годы, когда Нина Подгоричани носила фамилию Любарская.

«Драматург Московского кукольного театра – ЛЮБАРСКАЯ Нина Михайловна (литературный псевдоним Н.Чани) полька по национальности, быв. жена графа ПОДГОРИЧАНИ, проживавшая и работавшая в годы гражданской войны в Сибири, на территории, занятой белогвардейцами, имеет братьев и сестер, проживающих в настоящее время в Польше и Италии. Кроме специальности драматурга ЛЮБАРСКАЯ имеет еще одну специальность – портнихи. Как портниха Любарская Н.М. часто посещает жену Наркоминдела т. Литвинова – Айве ЛИТВИНОВУ. С А.ЛИТВИНОВОЙ ЛЮБАРСКУЮ Н.М. познакомила бывший работник Наркоминдела КЛЫШКО, ныне арестованная как шпион. (По всей вероятности, речь идет о вдове Н.К.Клышко, члена РСДРП с 1904 года, крупного партийного работника и чекиста, расстрелянного в 1937 году – А.К.)

ЛЮБАРСКАЯ Н.М. систематически ведет в окружающей ее среде разную контрреволюционную агитацию, восхваляет врагов народа и выражает озлобленное настроение в отношении руководителей ВКП(б) и членов правительства СССР…»

Сначала Нину Михайловну по ошибке приняли за польку (взятая фамилия мужа, указанное в паспорте место рождения – Варшава, плюс сестра, живущая в Польше, стали достаточными основаниями для ареста, поскольку 11 августа 1937 года вышел приказ НКВД о массовых репрессиях в отношении поляков). Потом, когда выяснилось, что польской крови в ней нет, нашлись другие поводы для кары. Удивительнее всего, что Подгоричани интересовался Секретный отдел центрального аппарата ОГПУ еще в 1926 – 1928 годах, а «брали» ее сотрудники УНКВД по Московской области, иначе говоря, местных органов. Возможно, к счастью для поэтессы, одна голова дракона не ведала, что скопилось в другой.

На допросе 16 января 1938 г. отказалась признать обвинения.

На допросе 28 января признала себя виновной полностью.

Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения объявлено 28 января 1938 г.

Все обвинение строилось на доносах Надежды Сергеевны Белинович (1908 – 1962), детской писательницы, тогда журналистки «Крестьянской газеты», которой Подгоричани, по ее же более поздним словам, «шила платья и учила стихосложению». Вот что эта дама, знакомая с Ниной Михайловной с 1929 года, доносила в органы:

Подгоричани негативно отзывалась о Ежове, кичилась своим аристократическим происхождением, говорила о том, что она настоящая арийка и что она хотела бы жить в фашистской стране, «где родовитым арийцам обеспечена хорошая жизнь», и, что особенно потрясает, сообщает: «Любарская Н.М. зачитывала мне свое стихотворение, посвященное врагу народа Троцкому, в котором она в весьма теплых тонах отзывалась об этом проходимце (стихотворение это имеет название «Чужой король»)».

Вот отрывок из поэмы «Чужой король», о котором идет речь:

Заметим, что «Чужой король» вошел в сборник неопубликованных шахматных стихов, написанных в 1928 – 1931 годах и хранящихся в РГАЛИ.

Всей этой чуши было достаточно для приговора.

«Обвинительное заключение» от 16 октября:

«Любарская Нина Михайловна, 1897 г.р., русская, урож. г. Варшава, гражданка СССР, из потомственных дворян, – бывшая графиня, – отец граф Подгоричани... имеет двух сестер за границей в Италии и Харбине». Арестована 16 января 1938 г., содержалась в Бутырской тюрьме.

ОСО при НКВД, 20 октября 1938 г., пункт 43, дело № 8956/МО о Любарской Нине Михайловне, 1897 г.р., б. графине – на 8 лет ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей – А.К.), считая срок с 16 января 1938 г.

Фотография из дела Н.М. Подгоричани

Первая публикация В.Нехотина (2009)

Анкета осужденного: «Среднего роста, худощавая фигура, плечи опущенные, волосы седые, глаза голубые, брови дугообразные»

Еще не досидев первый срок, Нина Михайловна 24 февраля 1943 г. была вторично осуждена судебной коллегией по уголовным делам Горьковского облсуда по статье 58-10 к 5 годам ИТЛ с «поглощением приговора прежней судимостью». Вполне возможно, это связано с участием Подгоричани в постановке спектакля в художественной самодеятельности. В деле есть ее показания:

«В Унжлаге (Унженский исправительно-трудовой лагерь – А.К.) была заключена в лагерный изолятор, получила новый срок: В лагерном драмкружке ставили пьесу Николая Островского «Без вины виноватые», мною допускались намеки того, что я тоже без вины виноватая».

В этой записи, сделанной рукой следователя, решившего продемонстрировать кругозор, добавив знакомое ему имя невинному Александру Николаевичу, видимо, неверно указан и год события (1941 вместо 1943).

По причине резкого ухудшения здоровья Нина Михайловна была, как сообщалось, «освобождена от 13 августа 1943 года в порядке статьи 461 УПК условно-досрочно. Следует к месту жительства в Турковский район Саратовской области». С этого момента начались ее скитания по местам ссылки: из села Турки в Касимов, из Касимова в Тарусу, дальше в Щекино, потом в Епифанский район Тульской области и в Косую Гору.

16 июля 1949 года Н.Подгоричани снова была арестована.

При обыске, проведенном через день, у нее были изъяты фотография отца, рукописи пьес «Тигран Бесстрашный» и «Попугаи» для кукольного театра, стихи, посвященные Ботвиннику. Нина Михайловна была осуждена (решение ОСО МГБ от 12 октября 1949) и сослана на поселение в Красноярский край. Там она оказалась в Бирилюссах.

На вопрос, в каких условиях жила в последней ссылке Нина Михайловна, отвечает ее стихотворение:

Нету на улице домика хуже,
Осенью он отражается в луже,
Нынче зима – палисадник в снегу,
Даже калитку открыть не могу,
Кажется домик вот-вот упадет,
Утром прохожий его не найдет,
Скажет: «А может и не было вовсе»?
Впрочем, жила ведь собачка там «Топсик».
Нету на улице домика хуже,
Но и такой он хозяину нужен,
Чей это домик? Увы, это мой,
Адрес: Калинина, номер восьмой.

Заявление на имя министра Л.П.Берия от 15 мая 1953 года от ссыльной Любарской Нины Михайловны. Красноярский край, Бирилюссы, ул. Калинина 8:

«В январе 1938 г. я была арестована и, получив 8 лет, выслана в Томские лагеря. Арест и высылка явились для меня громом среди ясного дня, так как не только преступления, но и никакого правонарушения я за собой не знала.

Оказывается, меня обвинили в том, что я собиралась убить тов. Литвинова… Почему именно Литвинова и за что? Может быть, потому, что была дружна с его женой и бывала у них в доме…

Через 5 лет меня освободили из Унжлага, как совершенно больную, по актации (я – инвалид 2-й группы по зрению, у меня туберкулез и анкилоз колена, я едва хожу)…

После освобождения я жила в Туле, зарабатывая себе на жизнь шитьем, и была этим удовлетворена. Но вот в 1948 г. снова арест, тюрьма и ссылка в Красноярский край без указания срока. За что?

Никакого нового обвинения предъявлено не было. Клеветник мне известен – это Надежда Сергеевна Белиневич. Меня ознакомили с ее клеветническим доносом при допросах в Туле. Сейчас я почти слепая, 60-летняя старуха, веду нищенское голодное существование, т.к. заработать здесь нет никакой возможности.

…прошу о возвращении к мужу в Москву по месту постоянного жительства».

Поскольку реакции на письмо не было (Берию в июне арестовали, а в декабре расстреляли), письма такого же содержания были написаны 19 и 20 октября 1953 года на имена К.Е.Ворошилова (тогда председателя Президиума Верховного совета СССР) и С.Н.Круглова (нового министра внутренних дел СССР).

Освобождения пришлось ждать еще долгие полтора года.

В деле Нины Михайловны проливается свет на судьбы ряда ее родственников.

Сестра – Милица Михайловна Горбацкая (на другой странице дела – Горбатовская) с 1915 года жила в Кракове «на иждивении мужа-педагога» Владислава Игнатьевича. Другая сестра – Ольга Михайловна Каменская (Краменская) жила с 1919 года в Харбине, «портниха, перебивающаяся случайными заработками». Ее муж Николай Николаевич (ранее по другим сведениям – офицер) «служил на железной дороге».

Мама – Ольга Петровна Подгоричани-Петрович с 1923 года жила у младшей дочери в Харбине, затем у средней в Кракове, где и скончалась в 1935 году.

Сестра матери Евгения Петровна Матереева очутилась в Сан-Ремо (Италия) и служила экономкой.

Осталось рассказать о четырех спутниках жизни Нины Подгоричани.

А.А.Альвинг

Поэт Арсений Алексеевич Альвинг (17 июня 1885 – 20 февраля 1942) родился в семье присяжного поверенного Алексея Смирнова и Надежды Бартеневой. Учился на историко-филологическом факультете Московского университета, затем – в Лазаревском институте восточных языков. Начал печататься в 1905 году. Перевел «Цветы зла» Бодлера. Был редактором издательства «Жатва». Написал книгу «Введение в стиховедение» (1931 год).

С 1932 по 1940 год неоднократно подвергался репрессиям. В 1935 году вместе с другим заключенным – Евгением Геркеном (правнуком Баратынского) – подготовил сборник лагерных стихов и песен строителей первого БАМа «Путеармейцы».

Леонид Шинкарев в статье «Как поэты строили БАМ» (газета «Известия», 13 ноября 2010 г.) писал:

«В 1932 году Максим Горький на страницах «Известий» ввел в русскую лексику аббревиатуру БАМ. А спустя три года вышла первая в СССР книга о БАМе – «Путеармейцы. Стихи и песни лагкоров» (г. Свободный, ДВК, 1935). Сборник стихов был создан не группой советских писателей, как книга «Беломоро-Балтийский канал», а самими лагерниками. Среди них оказались поэты из круга Ахматовой, Брюсова, Бальмонта, Волошина, Есенина… Отметка на обороте титульного листа – «Не подлежит распространению за пределами лагеря» – обрекла сборник на пожизненное заключение».

Поэт Глеб Анфилов, заключенный БАМлага из этапа 1935 года, потом напишет:

«На днях захожу в бараке в соседнюю комнату. Над одной кроватью на полочке много книг. В т.ч. по стиховедению. Кто у вас интересуется поэзией? О, эту койку занимает настоящий поэт. Дня через два познакомились – он ведет кружок настоящих поэтов и редактирует стихи, написанные для лагерной печати. Сам по себе жалок, и нищ, и слеп, и наг. Старик. Своих вещей не показал, должно быть, стыдится…» В письмах Анфилова нет имени «настоящего поэта», но и вариантов не много.

Если это Альвинг, чего он стыдился? Не переводов же своих из Армана Сюлли-Прюдома:

«О, если б знали вы, как горько плачет тот,
Кто одинок и чей очаг в пыли –
Наверно, раз-другой вблизи моих ворот
Вы бы прошли…»

Скорее, лагерник Альвинг мог смущаться своих новых, вынужденных стихов, таких вот, как эти, написанные в соавторстве с Евгением Геркеном, представляя – вдруг попадут на глаза той же Ахматовой:

«На берегах далекой Зеи,
Средь рыжих сопок ДВК,
Во имя трудовой идеи,
Высокой волей пламенея,
Взметнулась первая кирка.
И пионеры первой кладки,
Раскинув серые палатки,
Впервые появились тут,
Чтоб делом перековки новой,
Величественной и суровой,
Осуществить полезный труд…»

Освобожденный перед войной и возвратившийся в родную Москву Арсений Альвинг организовал поэтическую студию в Доме пионеров, из которой вышел Генрих Сапгир, который позднее вспоминал:

«Иные из дореволюционной русской интеллигенции не были уничтожены, выжили в тени, затерялись в огромных массах. Еще в детстве мне посчастливилось познакомиться с одним из таких людей, поэтом Арсением Альвингом. Он сам меня нашел в школьной библиотеке. Я лишь недавно узнал, что Альвинг не фамилия, а псевдоним, фамилия Арсения Алексеевича была Смирнов. Но выглядел он все равно Альвингом: всегда в темном костюме с бабочкой, надушенный, какими-то старыми духами от него пахло, каким-то забытым благородством давно ушедшей жизни. Он действительно выглядел дворянином среди всех этих Шариковых.

Альвинг руководил поэтической студией в Доме пионеров Ленинградского района. Там все были старше меня, юные и начинающие, лет 16-19. А мне было 11-12. И меня учили, со мной Арсений Алексеевич занимался техникой стиха, что после мне очень пригодилось: как пианисту техника игры на рояле».

А.А.Альвинг

В первые месяцы войны больной туберкулезом Альвинг дежурил в часы воздушной тревоги на крыше дома. В октябре 1941 года он был сбит грузовой машиной. В январе следующего года перенес инсульт, после чего прожил всего месяц (по другой версии, умер от дистрофии). Похоронен на Рогожском кладбище.

На вопросы, касающиеся Альвинга, находившаяся в заключении Нина Подгоричани постоянно уводила в сторону, называя его то «троюродным братом», то «очень дальним родственником». До последних дней жизни Нина Михайловна посещала его могилу.

Первый раз Нина Михайловна сменила фамилию (стала Подгоричани-Гориной), выйдя замуж за Михаила Николаевича Горина – поэта (поэтический псевдоним – Имрэй, иногда и Имрей), сотрудника газет «Власть труда», «Красный стрелок», участника «Барки поэтов» и альманаха «Отзвуки: Сборник в пользу голодающих» (Иркутск, 1921). Годы его жизни и судьба неизвестны. Судя по всему, мичман Горин попал в Омск вместе с армией Колчака.

Вторым мужем поэтессы стал Василий Васильевич Любарский (фамилию которого Нина Михайловна приняла), 1883 (или 1884) года рождения. Известно, что на конец июля 1949 года он преподавал химию в Институте трудового воспитания на станции Лопасня. Автор научно-популярных брошюр.

Точные годы совместной жизни Нины Михайловны в браках неизвестны.

В последние годы жизни поэтессы заботы о ней принял на себя Евсей (Иошуа) Яковлевич Черняк (11.06.1904 – 9.10.1975). Они были знакомы с 1927 года.

Н.М.Подгоричани и Е.Я.Черняк, конец 50-х годов

В конце двадцатых годов Евсей Черняк вместе с братом Аркадием открыл в Москве частную фотографию на улице Герцена, 19. В конце 30-х был учащимся курсов по разрисовке тканей. Воевал. После войны заведовал книжным киоском в московском Планетарии. Постоянно вращался в литературной и театральной среде. Был хорошо знаком с Алисой Коонен, солистами оперы Большого театра Еленой Степановой, Борисом Евлаховым, другими деятелями культуры. Евсей Яковлевич провожал Нину Михайловну в последний путь.

Примечания:

1. Стихотворения Н.М.Подгоричани приводятся по авторским текстам.

2. Все фотографии, принадлежность которых не отмечена в скобках, – из архива Н.М.Подгоричани, сохраненного Б.С.Капланом.

3. В тексте даются ссылки на Дело Н.М.Подгоричани (ГАРФ. Ф.10035. Оп.1. Дело № П-51417 в двух томах)

Окончание следует.