Андрэ Арнольдовичу Лилиенталю уже 93-й год. Он очень старый и очень добрый. Он совсем-совсем… другой.

Настолько, что в первые наши встречи я этому не поверил. Не то, чтобы подозревал в нем какую-то искусственность, наигранность, хитрость, – нет. Просто отказывался верить. Это как защитная реакция – мы так поспешно черствеем и так охотно убеждаем себя, что это – необходимо, так охотно признаемся себе, что это – навсегда…

«У Лилиенталя нет врагов», – затертая до прозрачной бессмыслицы фраза и в первом прочтении кажется мне никудышной. Что значит – нет врагов? Умерли все? Он всех их пережил, и, как тот мудрец-китаец, сидит теперь на берегу реки, глядя на тела, уносимые по течению вниз? Или их и не было вовсе? У ничтожества нет врагов, а у живого публичного человека они всегда есть. Доброму человеку мешают подлецы, талантливому – бездари, успешному – завистники. Что хорошего в том, если у тебя нет врагов? Что хорошего, если все считают лучшим твоим качеством отсутствие врагов?

Я не знаю, есть (или были) у Андрэ Арнольдовича враги или нет, мне это неинтересно. Меня поражает другое: у него совершенно нет памяти на плохое! В последнюю нашу встречу он вдруг вспомнил одного «очень доброго человека», некоего товарища Чеснокова, начальника ОВИРа, несколько лет мешавшего Лилиенталю выезжать за границу. «Как он тогда хотел мне помочь!» – восклицал Андрэ Арнольдович, и я наклонился посмотреть – не шутит ли? Куда там. «Как он хотел мне помочь! Он попросил подождать, а сам пошел в соседний кабинет. Его долго не было, потом он вернулся и сказал, что ничего нельзя сделать. Он был очень огорчен». Я вполуха слушал эту дичь. Другая совсем мысль торкнула меня: а что, если за всю служебную жизнь этого Чеснокова (думаю, средней руки душегуба) слова Лилиенталя – единственный, пусть и заочный, но от всего сердца положительный отзыв?

Пришла моя очередь подавать реплику. Решил пошутить (как выяснилось, неудачно):

– Кто же мог помешать этому начальнику вас выпустить? Неужели какой-нибудь чемпион мира?

– Жена чемпиона, – еще посерьезнел и весь как-то подсобрался Лилиенталь. – Но я вам ее имя не назову, она недавно умерла. Впрочем, между нами были прекрасные отношения.

– Как же, ведь из-за нее…

– Да, – оборвал Андрэ Арнольдович, ясно давая понять, что разговор становится неуместным. И придвинул доску, чтобы мне было лучше видно.

…Обычно, узнав о моем тесном общении с Лилиенталем, шахматные знакомые из вежливости роняют: «Ну и как?» Это «и как?» при желании может быть расценено «Как его дела?», но на самом деле от протокольного «хау ду ю ду» отстоит далеко и означает прежде всего «Ну и как, не впал он еще в маразм?» В медицинском значении готов всех успокоить – не впал. Но его мир – безусловно, иномир, его жизнь – в тех клетках…

Будучи у него дома, совсем без доски я Лилиенталя не видел никогда. Анализ – его воздух, его хлеб и вино. Стоит мне принести свежую шахматную прессу, как Андрэ Арнольдовича зримо охватывает чувство возбужденной раздвоенности: с одной стороны, пришел молодой коллега, невежливо было бы его не замечать, но с другой стороны – на расстоянии протянутой руки лежит то, без чего нельзя жить, то, что обкладывает его жизнь смыслом, как вата – елочную игрушку.

Он начинает смотреть мимо меня, и я понимаю: пора уходить. Не сомневаюсь, что, как только вернусь домой (в Москве мы живем почти рядом – 20 минут на метро), непременно раздастся звонок: «Илья, вы ушли, я начал шлифовать, и получается так интересно. Я не отниму у вас много времени, всего несколько ходов», – как будто все это время я был рядом, и знаю, какая позиция стоит, и с ходу смогу соответствовать его идеям.

К слову – о словах. Из всех эпитетов, прикладываемых к ходам, Лилиенталь с годами оставил себе всего три.

«Изумительный». Означает находку, комбинацию, вообще любое остроумное решение позиции, а поскольку произносится с мягким «з», ход, еще не сообщенный вам, но уже анонсированный, заранее пахнет разложенным на восточном базаре изюмом. И вы, секунду назад безучастный, вслушиваетесь, уже предвкушая.

«Чепуховский». Противоположность первому. Чаще всего относится не к ходу, а к дырявому анализу в целом. Произносится один раз за вечер – очень уж велико сожаление, что его высокочтимый собрат по поиску шахматной истины на этот раз от истины далек. В первые встречи пытался донести до Андрэ Арнольдовича вроде бы простую мысль: а что, если «собрат» пошел на такое черное дело сознательно (из-за неодолимой тяги к копеечке или просто не имея времени вникнуть в позицию)? Что, если некоторые аналитики злоупотребляют доверием читателя, и столь уважаемому гроссмейстеру не нужно тратить время на чтение всякой ерунды? Объяснить это Лилиенталю – дело предельно бессмысленное.

Чепуховский анализ подлежит исправлению. А вот стоит ли печатать… Тут перед вами предстает Андрэ Арнольдович Лилиенталь в полном своем блеске. Он боится – очень! – ведь можно обидеть «хорошего человека». Спрашивается, сам с собой он не мог решить: печатать опровержение или не печатать? Я открою маленький секрет: чепуховский анализ в памяти Андрэ Арнольдовича деперсонифицируется! Шахматная ошибка остается, а имя автора полностью вылетает из головы. Не раз и не два наши диалоги проходили в жанре короткого анекдота:

– Посмотрите, Илья, что он тут написал. Какой чепуховский ход!

– Андрэ Арнольдович, это же Филидор!

– Да?! (и после паузы) Что же нам делать?

Или:

– Андрэ Арнольдович, это Тютькин. Он всегда так пишет.

– Да?!

– Давайте не будем печатать опровержение, ни к чему.

– Конечно, конечно, вы правы.

И – видимое облегчение, будто я и в самом деле снял камень с его души.

Последний в триаде эпитетов – «Э-лэ-мэн-тарно!». Именно так – по слогам, с нажимом, внятно, сонорные «л» и «м» звенят, как если бы вы прочли вслух вопрос на экзамене. Победоносный, профессорский эпитет – вы все не видите, а я – вижу! И хотя вызов не прямо на тебя направлен, но начинает покалывать какая-то неловкость (ведь и ты не заметил этого элэмэнтарного хода). Но тут же он добавляет вдогонку, с заминкой разве что на долю секунды: «Старичок еще что-то соображает?» И дивный его смех – так может смеяться только человек, у которого на душе легко-легко. И спадает всякая неловкость. (Как раз в этот же год я познакомился с одним человеком, который смеялся очень много – иной раз вовсе без повода – и так сочно, раскатом. Заразительно. Пригляделся к нему плотнее – сам смеется, а глаза как будто обыск учиняют, быстро вверх-вниз, влево-вправо. Как это непохоже на смех Лилиенталя! Андрэ Арнольдович, наоборот, смеется, будто внутрь себя забираясь на это время. И, отсмеявшись, опять наружу к собеседнику – можно продолжать разговор.)

Кроме трех эпитетов, есть еще глагол – как разделительная черта: разговор о прочем закончен, теперь о деле. «Шлифовать!» Занятно, что я никогда не слышал его в завершенном прошедшем времени: «отшлифовал», а только – «шлифовал». Эта лингвистическая мудрость – вряд ли осознанная, но подсознательно подсказанная и шахматным опытом, и общей высочайшей интеллигентностью (заменившей Лилиенталю академическую культуру) – лучше всяких заумных книг убеждает меня в том, что нет и не может быть в шахматах «последнего слова». По Лилиенталю, можно «начать шлифовку» той или иной позиции и можно «продолжать шлифовать», но этот труд не прекращается – ни с окончанием твоего анализа, ни с окончанием твоей жизни.

Как обыкновенно проходят наши совместные «поиски истины»? (Ох, боюсь, не одобрит Андрэ Арнольдович мои кавычки.) Оппонировать Лилиенталю немедленно после того, как он показывает новую идею, я не в состоянии – и вовсе не из-за соблюдения этикета (какой уж там этикет!), а просто потому, что 30-летний, вроде бы кондиционный мастер не может угнаться за мыслью, как он сам себя называет, «старичка». Лучшее, что могу сделать, – взять его анализы домой и «прогнать» их на компьютере. Чтобы читатель понял, о каких объемах идет речь, скажу, что самая мелкая разменная цифра того, что я уношу от Лилиенталя – 10, а встречаемся мы примерно 2-3 раза в неделю.

Итак, за меня кряхтит компьютер. Не надо создавать культ личности – из 10 новых анализов 5-6 отбраковываются сразу же. 2-3 сносных, из тех, что можно печатать, но можно и не печатать. Один из 10-20 (то есть минимум один анализ в неделю) – шедевр.

Обнаружив жемчужину, я нацеливаю железку на подробный анализ, а сам бегу звонить – доложить Андрэ Арнольдовичу результаты компьютерного просеивания.

Лилиенталь, должен вам сказать, компьютер как аналитика глубоко презирает. Это не собрат. Чтобы он по поводу каких-то компьютерных ходов сказал «изюмительно» – ни разу не слышал за все время знакомства. Думаю, что опять-таки на уровне подсознания логика Лилиенталя не очень сложна: шахматы – живое, и я – живой, а компьютер – не живой, как же он может превзойти меня в живом творчестве?

Почему я позволил себе додумать эту логическую цепочку за Лилиенталя? Потому что самая высшая похвала, какой удостаивается компьютер от Андрэ Арнольдовича, это: «Молодец!» Даже не так, а: «Какой молодец компьютер!» Разве так хвалят пусть умную, но – машину?

Так вот, я приношу Лилиенталю возражения компьютера, он берет паузу (обычно – те самые 20 минут, которых мне хватает, чтобы доехать домой), и – опровержение на чепуховский компьютерный анализ готово. Бывает, что я еще и не доехал, а на автоответчике мигает уже парочка звонков от Лилиенталя. Опять-таки ни к чему рисовать образ потустороннего провидца (столь прижившийся в советских фильмах о лучших людях: прищурился, пошамкал «да-да-да» – и решение готово): всего лишь начинается раунд №2. А сколько их всего может быть? Сколь угодно много. Один анализ ладейного эндшпиля как полтора года начался, так и идет своим порядком по сю пору. И не видно ему конца, и никто из нашего маленького коллектива (Лилиенталь, «Тайгер» и я в роли коммутатора) не переживает по этому поводу.

 

Да зачем описывать, что и как – лучше я покажу, как это все происходит в действительности. Возьму один из последних, заведомо «неотшлифованных» анализов.

 

Л. МАКШЕЙН – Э. БАКРО

Лозанна 2003

Турнир сильнейших юниоров мира, финал. Этьен Бакро избирает 20...Bg4?! 21.Nxa8 Na4 22.Nc7! Nxc3 (22...Bxc3 23.bc3 Nxc3 24.Nd5!) 23.bc3 Nxc7, и после непредвиденного 24.f3! Bc8 (24...Bxf3 25.Rf1 Qc6 26.Bd5 Bxd5 27.Qxd5) 25.Qe3 Люк Макшейн уверенно реализовал материальное преимущество.

 

Вот первый анализ Лилиенталя.

«Несмотря на то, что ладья черных находится под ударом, напрашивается 20...Na4! И далее 21.Nxa8 (21.N7d5 Qa6, и нет ясного перевеса для белых) 21...Bxc3! Но не 21...N:c3? 22.bc3 Bxc3 23.Qf4? Qa6? 24.Qxf7+!, и мат следующим ходом.

22.bc3 Nxc3 23.Bb3 (23.Bxf7+ Kxf7!, а если 23.Bb1, то черные дают мат в три хода: 23…Na2+! 24.Bxa2 Qa1+ 25.Bb1 Qxa3#)

23...Na2+ 24.Kb1 Nc3+ 25.Qc1, и ничья вечным шахом. Партия могла претендовать на приз за самую красивую партию турнира».

Впечатляет? Особенно, то, что на с3 надо брать слоном – не по шаблону! – ну и, конечно, чудесная матовая конструкция.

Теперь ретранслирую первые замечания компьютера.

Во-первых, черным нет необходимости форсировать вечный шах; после 20...Na4! 21.Nxa8 Bxc3! 22.bc3 Nxc3 23.Bb3 они выигрывают ферзя: 23…Ne4!

Во-вторых, можно защищаться сильнее: 23.Re3!

Белые берут под контроль поле с3 и тем самым ликвидируют угрозу мата. Надо переключаться на отъем материала:

23...Nxd1 24.Qxd1 Qa1+ 25.Bb1 Be6 26.Qf3 (нет ясности даже после заведомо слабейшего 26.Nc7 Ba2 27.Qd6 Qxb1+ 28.Kd2, и приходится играть 28…f6, так как грозит комбинация: 29.Qxf8+ Kxf8 30.Re8#) 26...Rxa8. Ничего не «светит» черным в ладейном эндшпиле: 26...Ba2?! 27.Qxb7 Bxb1 28.Qxb1 Qxb1+ 29.Kxb1 Rxa8, и хотя бы 30.Kb2 Kf8 31.Kc3 и т.д. Забавно, но не более того, 26...Rb8!? 27.Rxe6! (сильнее, чем 27.Nc7 Ba2 28.Qxb7 Qxb1+ 29.Qxb1 Rxb1+ 30.Kd2) 27...fe6 28.Nc7 Qe5 29.Qf4 Qe1+ 30.Kb2 Rf8 31.Qg5 с консолидацией превосходящих противника сил.

27.Qxb7 Rd8 28.Qxa7 Qf6 29.f4.Нельзя 29.Qxc5? Qxf2 30.Rd3 Qe1+ 31.Kb2 Rb8+, да и после 29.Rd3 Rxd3 30.cd3 у черных гарантированная ничья: 30…Qc3+ 31.Bc2 Qe1+ 32.Kb2 Qe5+.

29...Qd4 30.Rd3 Qg1+ 31.Kb2, и ввиду невозможности 31…Rxd3? 32.Qb8+ компьютер, помигав, встает на сторону белых.

Лилиенталю все это ужасно не понравилось. Чепуховский анализ, само собой. Надо не материал считать, а продолжать играть на мат!

 

Второй анализ Лилиенталя:

Не 23...Nxd1, а 23...Nxa2+! 24.Kb1.

И теперь, на выбор:

24...Be6!? 25.Nc7 Bc4 26.Qd6 (26.Nd5? Bxd5 27.Qxd5 Nc3+) 26…Nc3+ 27.Kc1 Na2+=, или

24...Bf5!? 25.Kxa2 (25.Nc7 Qb6+ 26.Kxa2 Qxc7) 25...Rxa8 26.Qd6 Qxd6 27.Rxd6 Bxc2.

Компьютер, в свою очередь, уперся рогом.

В варианте 24...Be6!? 25.Nc7 Bc4 выигрывает 26.Ne8! Qb6+ 27.Ka1 Be6 28.Rxe6! Qxe6 29.Nd6 Rd8 (29...h6 30.c4) 30.Re1 Qg6 (30...Qh6 31.Qd5) 31.Nxb7!

Вариант 24...Bf5!? 25.Kxa2 Rxa8 26.Qd6 Qxd6? 27.Rxd6 Bxc2 следует продлить: 28.Rе7 с большими шансами на победу, правда, сильнее 26…Be6+ 27.Kb1 h6 28.f4 (28.Qxc5 Qxf2) 28...b6. Эту позицию инженер нечеловеческих душ оценивает как равную, я же робко поднимаю руку, чтобы сказать: у белых лишнее качество.

Намеренно оборву «шлифовку» на этом самом месте. Андрэ Арнольдович уехал в Будапешт – там вроде как намечался один интересный матч (и вроде как опять лопнул), да и Рождество не за горами, а его все же предпочтительнее отмечать на родине.

Со своей стороны могу сказать, что даже лучше, если точку в этом анализе поставят читатели «ШП». Или не точку, но хотя бы внятное многоточие. Помните, что всем нам ненавязчиво посоветовал Андрэ Арнольдович? «Шлифовать» – можно, даже нужно, «отшлифовать» до конца – вряд ли.

Я помню.

 

Илья ОДЕССКИЙ,

международный мастер