25.12.2006
В.Топоров. ДВА ПИШЕМ, ОДИН В УМЕ
Книга гроссмейстера Евгения Бареева и журналиста Ильи Левитова «Записки секунданта», посвященная матчам Владимира Крамника с Гарри Каспаровым и Петером Леко, чрезвычайно интересна и сама по себе, и как косвенный (но развернутый) комментарий к недавно прошедшему элистинскому единоборству. Любопытно, скажем, услышать из первых уст, что «туалетным скандалом», правда, куда более скромного характера, ознаменовался еще лондонский матч 2000 года, причем тринадцатый чемпион мира, протестуя против излишне частых, на его взгляд, посещений «кабинета задумчивости» молодым соперником, подозревал его в использовании элементарных шпаргалок – сделанных микроскопическим почерком записей актуальных дебютных линий.
Можно, конечно, поиронизировать над страстями раннекомпьютерной, чтобы не сказать докомпьютерной эры – письменные шпаргалки, подумать только! Можно многозначительно отметить, что первым заподозрил Крамника в «читерстве» вовсе не Сильвио Данаилов, а сам Великий и Ужасный (мнительность которого, впрочем, общеизвестна). А можно сопоставить это свидетельство Бареева с другим: когда Каспаров в той же «туалетной» пятой партии пошел 1.c2-c4, команду Крамника охватила паника: закрытых и фланговых дебютов за черных они не готовили вообще!
Книга, кстати, задумана как двухуровневая: шахматная и околошахматная психология («шахматы без шахмат») для широкого читателя, углубленный анализ (дебютный, прежде всего) – для профессионалов. Выдержана эта концепция с точностью до прямо противоположного: дебютные изыскания, приводимые в книге, любой обладатель ChessBase может вывести на монитор одним кликом на кнопку Opening Report. И, напротив, как раз психология профессиональной дебютной подготовки на высшем уровне (в исполнении Крамника и К*) доступна только тем, кто может отличить Берлинскую Стенку от Каменной Стены, а Вариант Свешникова – от Системы Чебаненко.
Дебютная стратегия Крамника на матчи больше всего похожа на игру в «морской бой». О шахматном созидании, да и об опровержении чужой созидательной концепции речь не идет; главное - не пробить, а обойти подготовку соперника. Каспаров в «корабли» Крамника не «попал» - и проиграл поэтому без большой борьбы, причем проиграл заведомо уступающему ему по объективной шахматной силе противнику (что доказывается как предматчевыми, так и послематчевыми результатами обоих). Леко, наоборот, - «попал», - и поэтому лишь чудом не выиграл начатый с форой практически в два очка матч. Ну, а то, что происходило в матче с Веселином Топаловым, мы с вами только что наблюдали: в дебютном плане (да и не только в дебютном) это был поединок боксера с «грушей»: правда, боксер то и дело промахивался, - и тогда «груша», шарахнув по лбу, отправляла его в очередной нокдаун.
Первая часть книги – «Свержение колосса» - заканчивается поразительными по степени откровенности словами: «На мой взгляд, невидимое наполнение, подводная составляющая борьбы в матче столь значительны, что шахматисты оказались к нему не вполне готовы, и если один превратился в свою тень уже по ходу матча, то другой – после его окончания и никогда уже не приблизился, какие бы усилия ни предпринимал, к вершине своего эмоционального, физического и творческого взлета» (Бареев).
Сказано, конечно, сурово, но, по-моему, неточно, причем применительно к обоим соперникам. В длительной и беспримерно яркой шахматной карьере Каспарова матч с Крамником оказался, понятно, низшей точкой, - но и этот кризис он впоследствии, невзирая на возраст, блестяще преодолел. Крамник же, вопреки сравнительной и безусловной молодости, сыграл матч с Каспаровым уже на излете стремительной, но, увы, недолгой карьеры. И Каспарова он не столько превзошел, сколько перехитрил (обыграл не столько в шахматы, сколько в шашки, написал я когда-то, - или, в контексте сегодняшних рассуждений, - в «морской бой»), - и, осознавая разовый ( как выигрыш в лотерею) характер этой удачи, сделал затем все возможное, чтобы уклониться от матч-реванша. Свержения колосса не произошло – Крамник не ослепил Каспарова, как Одиссей – Полифема, не сразил его, как Тезей – Минотавра, а скорее уж заманил притворной ласкою и обкорнал, как Далила – Самсона.
Название второй части книги (о матче с Леко) – «Греческий футбол» - хорошо и точно. (Версию, согласно которой отчет о завершившемся вничью поединке двух друзей с общим менеджером за немалые деньги следовало бы назвать «Нанайской борьбой», мы здесь рассматривать не будем.) Любопытнее другое: на взгляд Бареева, «греческий футбол» носил сугубо односторонний характер, и ответственность за скучное течение матча несет исключительно Леко, тогда как «предупреждение за пассивную борьбу с последующим изгнанием с ковра» в равной мере заслужили оба соперника.
Леко проиграл битую ничью в первой партии – и сделал затем несколько коротких ничьих. То есть действовал сугубо по-петросяновски: приди в себя после поражения, а потом начинай отыгрываться. Так? По Барееву, не так: оказывается, уступая в счете и при этом высушивая игру, Леко намеренно выводил Крамника из достойных творческих кондиций, - и это были, по сути дела, антишахматы. Леко отыгрался, потом повел в счете – и начал играть на его удержание. Разумная тактика, скажете вы (пусть в данном случае не оправдавшаяся). Нет, возразит Бареев, это опять-таки антишахматы. Но, если ты начинаешь играть в антишахматы, отставая в счете, а потом, играя в них, сравниваешь счет и выходишь вперед, - то во что играет твой соперник?
В «морской бой». Только на этот раз он в «морской бой» проигрывает. А потом – в последней партии – у претендента сдают нервы, и матч заканчивается вничью. Happy end! После которого секундант Крамника предъявляет публике ранее невидимые миру слезы: «Начиная с этого момента сложилась сюрреалистическая ситуация, атмосфера в штабе фронта стала тяжелой, шахматы уже съели изнутри. /…/ Все же мы продолжали отчаянно готовиться, подобно механическому пианино, - но все звуки, которые мы издавали, уже не имели ровно никакого значения» (Бареев). Катастрофическое положение дел, описанное в цитате, фактически выглядит так: необходимо отыграть одно очко в шести партиях. Не Аустерлиц, конечно, но в любом случае не Ватерлоо.
Это после 8-й. И то же феерическое малодушие игрока в «морской бой», но никак не в шахматы, сквозит и в бареевском комментарии к 12-й партии (которая едва не стала решающей; ведя в счете, Леко предложил ничью в позиции с двумя лишними пешками): «Первый ход Леко заставил нас понимающе переглянуться, лица непроизвольно перекосила кривая ухмылка. Тщетно пытался я найти в наших анализах дебютную позицию, удар пришелся открытой перчаткой ниже пояса. Весьма смутные представления о позиции были и у Крамника». О чем речь? Что за дебютная бомба в миллион мегатонн? Леко (правда, впервые в матче) сыграл в ответ на 1.e4 – 1. …c7-c6, применив постоянно входящую в его репертуар защиту Каро-Канн. И ведь и впрямь чуть не выиграл. И совершенно напрасно (согласимся с Бареевым) повторил Каро-Канн в последней, 14-й, партии, потому что тут его уже ждали! А вот если бы сыграл Скандинавскую или Уфимцева!
И, наряду и наравне с вышеизложенным, постоянные заверения в «фантастической дебютной подготовке» Крамника к обоим матчам! И все же – это шахматы или «морской бой»?
На матч с Топаловым Крамник вышел уже без Бареева. И теперь о том, что соперник «ошеломил» его ходом 1.d2-d4, который команда, гениально подготовившись, все же «не угадала», поведают миру гроссмейстер Мотылев или гроссмейстер Рублевский. Строго говоря, что-то похожее (и столь же паническое) сквозит в экспресс-комментариях по итогам матча.
Матчи на первенство мира (особенно без предварительного отбора) – явно устаревшая форма выявления сильнейшего шахматиста планеты. «Морской бой» на суперкомпьютерах позволяет, как сказано выше, перехитрить соперника (да и то с изрядной долей везения), но никак не доказать собственную концептуальную, творческую, да и сугубо спортивную правоту. Рецензируемая книга, пусть и написанная в доказательство прямо противоположного тезиса, свидетельствует об этом с убедительностью, перерастающей в непреложность, - и в этом, пожалуй, главная ее ценность.
