30.07.2009 ВМЕСТО НЕКРОЛОГА - "У МИКРОФОНА ЯКОВ ДАМСКИЙ"

Д-р Марк Лившиц

Вместо некролога

 

Это интервью было опубликовано в израильской газете «Вести» летом 2006 года…

 

 

У  МИКРОФОНА - ЯКОВ ДАМСКИЙ!

 

 

Признаюсь честно, что до личного знакомства с Яковом Дамским я был твердо убежден в том, что мой собеседник родился по месту постоянного проживания родителей в знаменитом роддоме имени Грауэрмана на Арбате, откуда автоматически принимают в элитные учебные заведения, а затем предоставляют престижную работу. Уж слишком все выдавало в нем коренного москвича, и в первую очередь – блестящая и образная речь, которой невозможно научиться. С этим рождаются или, в крайнем случае, впитывают с молоком матери. Поэтому мой первый вопрос, адресованный патриарху российской спортивной журналистики, не отличаясь особой оригинальностью, был задан, что называется, в лоб:

 

М.Л. Яков, судя по Вашей карьере, Вы – коренной москвич?

 

Я.Д. Я родился, что называется, запланированно в 1934 году, но не в Москве, а в Витебске. Прожил там честно до 41 года, потом, за шесть дней до падения города, отец буквально зашвырнул меня, маму и бабушку в какую-то теплушку последнего эшелона, уходившего на восток. Интересно, что бабушка категорически уезжать не хотела, потому что она родом, как и мама, из Варшавы, и в 1914 году она уже убегала от немцев из польской столицы, и немцы тогдашние, кайзеровские, конфисковали всю квартиру со всем, что там было. Бабушка, помня о произошедшем и не представляя четко того, что происходит в эту войну, сказала, что вы делайте все, что хотите, а я останусь здесь дома. И тогда отец впервые в жизни произнес какое-то очень крепкое слово, и обалдевшая от этого бабушка безропотно сдалась, и мы уехали. Потом нас где-то разбомбили под Смоленском, и до Москвы мы добирались пешком и попутным транспортом. Нас снова посадили в какой-то эшелон и отправили дальше на восток в Свердловск или куда-то еще дальше. Ехать было очень тяжело, у нас ничего с собой не было, поэтому, когда поезд добрался до Казани, мама сказала, что нам абсолютно все равно где выходить – нигде нет ни знакомых, ни родных, и мы вышли.

Отец, он был военнослужащим, остался в Витебске с ротой или взводом саперов  взрывать коммуникации. Нас он нашел совершенно случайно и когда появился 1 сентября в Казани, мать заплакала, поскольку папа был абсолютно белым.  До войны у него была очень красивая прическа, он был темным шатеном, и в 30 лет стал абсолютно седым.

 

М.Л. Как сложилась жизнь в эвакуации?

 

Я.Д. Все было предельно обыкновенно. Пошли записываться в школу, а меня, несмотря на то, что я умел писать и читать, не принимают, из-за восьмилетнего ценза. И, тогда моей очень правдивой бабушке, первый поход с которой в школу оказался неудачным, одна из соседок посоветовала соврать, что метрики потеряны из-за эвакуации, и ребенку уже восемь лет. Бабушка снова пошла в школу, и меня приняли.

 

М.Л. И всю войну прожили в Казани?

 

Я.Д. Мы и после войны остались там. Отец, отвоевав, пришел домой, и началась относительно нормальная жизнь. В те годы в Казани, как это ни парадоксально, с антисемитизмом было гораздо легче, чем в Москве. В основном конфликты были между русскими и татарами. Евреи составляли незначительную прослойку, к которой относились вполне нормально. Поэтому меня и в университет приняли без разговоров. Я окончил школу с медалью, но это был уже 51-й год, это уже было время гонений,  и в Москве даже с медалью не принимали.

 

М.Л. И выбрали для учебы что-то гуманитарное?

 

Я.Д. Стыдно сказать, но мое решение было принято под влиянием винных паров. Нас было три друга, три медалиста. Не только из одной школы, но и из одного класса – в этом было нечто сенсационное для довольно большого города. После выпускного вечера мы три дня, что называется, “гудели” по тогдашним нашим понятиям, а на четвертый день меня разбудил посыльный из Спорткомитета и сказал дословно следующее: “Сукин сын, ты валяешься здесь, а тебе нужно идти в Спорткомитет оформлять документы, потому что через два дня ты едешь на чемпионат России среди юношей”.

 

М.Л. Значит, помимо отличной учебы, в школьные годы нашлось место и шахматам?

 

Я.Д. По современным понятиям я научился играть в шахматы довольно поздно – в 14 лет. В 16 лет у меня уже был первый разряд, что было серьезно по тем временам.

 

М.Л. Первая категория?

 

Я.Д. Нет, уже были разряды. А в 17 лет я стал чемпионом Казани среди взрослых. Поэтому у меня не было никаких сомнений в том, что нужно ехать на турнир, для этого я должен был за один день поступить в университет. И я пошел поступать, еще не до конца протрезвевший после портвейна “Три семерки”, который мы тогда употребляли.

 

М.Л. Мне кажется, с учетом особенностей Вашей компании, портвейн мог бы называться “Три пятерки”. Кстати, вкус напитка помните?  

 

Я.Д. Это был лучший из портвейнов, его все пили, даже не знаю с чем его можно сравнивать по нынешним временам.  Я шел поступать на математику, с которой у меня тоже было все в порядке, по дороге я встретил одного своего приятеля, который сказал мне: “Что ты делаешь? Механике принадлежит будущее”. И я решил поступать на механику. Но уже в университете, возле колоннады я встретил одного огромного парня, знакомого по шахматам, который безаппеляционно заявил, что не механике, а атому принадлежит будущее, и изучать следует физику. Я перечеркнул в своем заявлении механику, записал физику и доцент Емельянов, который принимал документы, сказал: “Молодой человек, если бы я мог, я бы у Вас никуда документы не принял. Но такого права у меня нет, хотите физику – пожалуйста”. И тогда, улегшись на третьей полке в поезде, направлявшемся в Ленинград, я подумал – боже, что я натворил. Зачем мне это надо? Да, все было в порядке в школе, но любил-то я всю жизнь литературу. А потом в Ленинграде прошел полуфинал, на котором я заслужил звание “буйного татарина”, поскольку раз я из Казани, значит уже татарин. В турнире я всех обыграл и попал в полуфинал, из финала попал в юношескую сборную России, в составе которой сыграл в чемпионате Советского Союза. Состав тогда был страшный везде и повсюду. Скажем, играл Таль за Латвию, Васюков за Москву. Отыграл все это, приехал домой, пришел в университет и понял, что мне эта физика совершенно не нужна. Окончательно доконал меня учебник начертательной геометрии, толстенный том, в котором была теорема, что если на прямой где-то есть точка плюс пять и где-то есть точка минус пять, то где-то между ними есть точка равная нулю. Теорема, понятная любому ежу без доказательства, но доказательство занимало четыре страницы. И тогда я окончательно понял, что вот это мне не нужно. Пришел в спортклуб университета и спросил, нужен ли я им как шахматист? Получив утвердительный ответ, я попросил помочь мне перевестись на нормальный факультет – филологический. Поначалу ректор спортивным руководителям отказал, но через месяц в университете появился новый ректор, первым подписанным приказом которого было разрешить мне учиться на филолога.

 

М.Л. Следовательно, не стоит особо сокрушаться по поводу того, что советской физической науке был нанесен серьезный ущерб в связи с побегом потенциального ядерщика-атомщика в гуманитарии широкого профиля.

 

Я.Д. В первый же учебный день на новом месте меня ожидал зачет по советской литературе, который я успешно сдал без какой-либо специальной подготовки, потому что это было мое. Через год на филологическом факультете появилась журналистская  специализация – это был шаг к образованию самостоятельного журналистского факультета, и мы начали учиться по двум программам, что было не так просто. Но было интересно. Среди преподавателей были очень неплохие специалисты, в том числе из сосланных в 37-39 годах, а также эвакуированные.

 

М.Л. Но рано или поздно учеба заканчивается и начинаются трудовые будни.

 

Я.Д. У меня они начались в должности редактора многотиражной газеты Казанского, ордена Ленина и прочих орденов, мехового комбината. Месяца через четыре меня пригласили работать в республиканскую газету “Комсомолец Татарии”.

 

М.Л. На календаре стоял 1956 год. И, на волне оттепели,  молодой журналист Дамский из многотиражки попадает в главную комсомольскую газету республики?

 

Я.Д. Просто понравились мои публикации, поскольку, работая в “Меховщике”, я писал и для других газет. И когда в республиканском “Комсомольце” возникла вакансия, меня туда взяли сначала корреспондентом, а затем перевели в заведующие отделом. 

Видимо, я продолжал писать удачно, потому что в 1965 году меня пригласили в “Комсомольскую правду”, где еще был жив дух Аджубея.

 

М.Л. Просто так даже способных журналистов в Москву не приглашают. Видимо, были для этого еще какие-то основания.

 

Я.Д. За пару лет до моего переезда в Москву я был в “Комсомолке” на стажировке, которой на тот момент руководил Аджубей, и мне довелось с ним пообщаться. Мне очень понравилось, как однажды, когда мы сидели и мучались над заголовками и никак не могли придумать, Аджубей проходя мимо,  спросил: “Что?  Чего?  Как?”,  сел на стол, минут пять покрутил, повертел все предложения и выдал очень хороший заголовок. Не скрою, что после знакомства с таким человеком, мне захотелось работать в газете.

 

М.Л. И в Москве все продолжалось столь же удачно, как и в Казани?

 

Я.Д. Очень скоро я почувствовал, что в “Комсомольской правде” все пропитывается духом официоза, после чего уволился по собственному желанию. Это был первый случай в истории газеты, что кто-то покидает ее добровольно. Следующим местом работы стала газета “Московский комсомолец” – более вольнолюбивая и более свободная.

 

М.Л. Писали на шахматные темы?

 

Я.Д. Категорически нет. У меня было звание шахматного мастера еще из Казани, но моей газетной специализацией в тот момент были культура и искусство. Дело в том, что я получил второе образование – театрального критика.

 

М.Л. Стоп! Вот что значит столица. Своим везде открыты двери.

 

Я.Д. Я закончил факультет театроведения в ГИТИСе заочно, еще будучи казанским жителем. Поэтому и писал на  темы сцены, эстрады, кино. Сижу я однажды в “Московском комсомольце”, и у меня в этом же номере идет рецензия на фильм ленинградской студии, фильм Ароновича по роману Гранина “Иду на грозу”. Суть рецензии была понятна по заголовку,  а заголовок был дан такой: “Иду по паркету”. И вдруг звонит наш тогдашний редактор или зам, точно не помню, Аркашка Удальцов и говорит: “Зайди ко мне”. Захожу. Он дает мне ленточку ТАСС, что Брежнев встречается с творческой интеллигенцией и в числе других достижений искусства называет фильм Ароновича. Удальцов смотрит на меня и говорит: “Яша, ты сам понимаешь”. Понимаю, что у меня с Брежневым разные весовые категории. Сам снимаю свою рецензию, бросаю ее в корзину, нахожу что-то из загашника, ставлю в номер, и газета выходит. Приезжаю домой в час ночи, Галка (жена Галина Мартьяновна – прим. автора) начинает, кормить чем-то, вроде ужином, а я сижу с противным настроением, потому что за все годы это был мой второй материал, не дошедший до читателя. Первый тоже был снят по причине несовпадения взглядов. Рассказываю жене, что произошло в редакции. И тогда она говорит, что слышала объявление по телевидению о наборе на курсы комментаторов. И спрашивает, не хочу ли я пойти. Я встречаю ее предложение в штыки. Но она женщина очень умная, не стала давить на меня, а на следующий день легонько повторила, что снова на телевидении объявляли о курсах, и подсовывает мне телефон. Я звоню туда, и какой-то женский голос говорит мне очень пренебрежительно, что можно подать документы, но на 12 вакансий уже есть триста заявлений. А мне ведь только надо, чтобы перед носом помахали красной тряпкой. Я тут же завелся, собрал свои публикации, необходимые документы и все отправил. Конкурс. Три тура. Прохожу первый, прохожу второй, прохожу третий. Руководил этим Юра Фокин, человек, который создал советское информационное вещание. Он первый ведущий знаменитой “Эстафеты новостей”. В общем, прохожу я отбор первым номером. Мне говорят, что вы приняты, но есть одно "но". Вы грассируете, камера это особо подчеркивает, принесите справку от логопеда, что это можно устранить. Я прихожу в детскую поликлинику, сидят трое малышей с мамами.

 

М.Л. Почему в детскую?

 

Я.Д. Я не знал, есть ли взрослые логопеды, поэтому пошел в детскую. Попадаю  к врачу. Молодая дама. Я здороваюсь, она смеется и спрашивает: “В чем проблема?” Я объясняю, что мне нужна справка, что мою картавость можно убрать. От меня потребовали высунуть язык и достать его кончиком собственный нос. Я попытался, ничего из этого не вышло. Она сказала, что достаточно, и выдала мне справку. Я начал расспрашивать,  что нужно делать. Врач посоветовала в течение дня раскатисто много раз произносить букву "р". Я выработал методику и в течение трех-четырех месяцев говорил Галке: “Здравствуй, стерва”. Это звучало.  Прекратил я свои упражнения по причине того, что моя дочь, начавшая говорить в четыре месяца, проснувшись утром, встала в кроватке с длинными светлыми волосами и разбудила мать словами: “Здлавствуй стелва”. Жена разбудила меня и сказала: “Чему ты учишь ребенка?” Грассирование пропало, хотя один мой старинный друг, блестящий знаток французского языка, сказал: “Яша, что вы сделали? У вас был природный парижский прононс, который бывает далеко не у всех французов. И вы от него избавились из-за какого-то дурацкого телевидения”.

 

М.Л. Помнится, один из юных героев фильма “Офицеры”, вырабатывая командирский голос, вынужден был говорить очень громко. Вам пришлось, скажем, уже в более зрелом возрасте проделать что-то подобное для того, чтобы стать телевизионщиком. Стоила ли игра свеч?

 

Я.Д. Мне сразу же дали вести две шахматные программы, а также программу “Факты. События. Мнения”. Это был спортивный круглый стол. Да, я сразу же предупредил, когда начинал работать на телевидении, что хочу вести только спортивные передачи. Во-первых, у меня два мастерских значка.  

 

М.Л. Почему два?

 

Я.Д. Шахматный и стрелковый. Это тоже было в Казани, я увлекся одной девочкой, которая занималась пулевой стрельбой, из-за нее пошел в тир и через полтора года научился бить без промаха. Но это не столь важно. Тогда, глядя на руководителей телеканала (а в молодости я был довольно наглый), я сказал, потому что счет 2:2 нельзя отменить ничьим постановлением. Я не стал упоминать ЦК КПСС, мои работодатели переглянулись между собой, и я стал спортивным комментатором. Помимо этого, я делал большие серьезные передачи. Например, я начинал цикл передач “Навстречу Олимпиаде – 80”. Делал большие полуторачасовые передачи-портреты о людях. Делал социологические передачи в других редакциях – мне это было интересно. Например, была передача о городе Елабуга в Татарии, ведь я знаю, где истинная могила Цветаевой. И хозяйка дома, где остановилась Цветаева и где она погибла, в качестве дара предложила такое, что никто в жизни мне не предлагал. Она сказала, что поскольку я такой хороший человек, я могу взять на память гвоздь, на котором повесилась Цветаева. Мне стало страшно, и я категорически отказался.  Помимо работы на телевидении, делал много чего другого. Я по натуре трудоголик. Писал много. Написал порядка тридцати книг.

 

М.Л. Которые переведены на многие языки, за исключением иврита.

 

Я.Д. На иврите, наверное, нет ни одной. А так они переведены на 14 языков, включая армянский, татарский, сербско-хорватский, голландский, английский, немецкий, французский, испанский, польский, болгарский и еще какие-то.

 

М.Л. У Вас потрясающе правильный русский язык. Вы сами редактируете свои книги?

 

Я.Д. И чужие тоже. Много лет я занимаюсь этим в издательстве “Рипол- Классик”.

 

М.Л. Раз уже мы коснулись книгоиздательской деятельности, неужели это занятие коммерчески прибыльное?

 

Я.Д. Очень. Средняя продажная стоимость книги, выпускаемой “Рипол- Классик”, составляет в России 200 рублей, чуть меньше 8 долларов. Себестоимость очень низкая. Даже небольшие тиражи – 3000-5000 экземпляров – не только окупают затраты, но и приносят прибыль.

 

М.Л. У Вас есть какие-то награды, значки, отличия?

 

Я.Д. Я был лауреатом года “Аргументов и Фактов” за какие-то шахматные статьи, которые я писал и для комсомольских газет, и для “Известий”, и для специализированных изданий.

 

М.Л. Почему и когда закончилась телекарьера?

 

Я.Д. Когда постарел, понял, что надо уходить. Я не люблю людей, не обращающих внимания на свой внешний облик. Когда Коля Озеров, наш знаменитый спортивный комментатор, вот с такой мордой лица занимал весь экран и говорил о пользе спорта – смотреть было тошно. Потому что у него подбородок был, на семерых хватило бы. И когда я стал стареть, я начал больше работать на “Маяке”.

 

М.Л. Вы и сейчас работаете на  этом радио?

 

Я.Д. И сейчас. Все тридцать пять лет с момента его создания. Репортажи с разных турниров, отдельные передачи, встречи с гостями “На спортивной волне”.

 

М.Л. Я обратил внимание, что Вы передаете в редакцию “Советского Спорта” текст по старинке, наговаривая в телефонную трубку. Неужели Вы продолжаете писать от руки, не пользуясь компьютером?

 

Я.Д. На выездные турниры, когда я заранее не знаю, каковы будут условия работы в пресс-центре, иногда приезжаю без компьютера. Кстати, на этом турнире (M-Tel Masters в Софии 2006  – прим. автора) он бы мне очень пригодился, и я уже пожалел, что оставил его дома. Дома я пишу на компьютере и передаю напрямую в редакцию. У меня с компьютером очень напряженные отношения – на нем столько разъемов, что я путаюсь. Кроме того, из-за компьютера  я начинаю забывать русский язык. Выражение “сбрось файл” или слово "сайт" – меня пугают. Я их не понимаю. Это уже какое-то чисто техническое нашествие на нормальную культуру.

 

М.Л. Журналисту, а тем более еврею, в Советском Союзе и в нынешней России всегда приходилось работать с учетом государственно-политических реалий. И поэтому, когда во время позорного ливийского чемпионата мира Вы опубликовали в “Советском Спорте”  потрясающую статью под названием “Мемориал Гитлера”, кстати, моментально перепечатанную чуть ли не всеми западными СМИ (за исключением Израиля!), я попросту испугался за Вашу безопасность. Чтобы решиться на такое,  нужно обладать незаурядным гражданским мужеством.

 

Я.Д. Я могу себя похвалить в этой жизни только за одно. Я никогда никого не боялся и не перед кем из властей не кланялся. Никогда у меня не было ни одного греха, чтобы я отступил куда-нибудь.